Готовая курсовая работа

§ 2.1. Трагическая беспочвенность



Беспочвенность, трагическая беспочвенность, не может иметь другого "апофеоза", кроме религиозного, и тогда уже положительного. Трагический мотив ослабел в "Апофеозе", и в этом есть что-то трагически фатальное.

Прежде всего о "психологическом" методе Шестова. "Кончается для человека тысячелетнее царство "разума и совести"; начинается новая эра - "психологии", которую у нас в России открыл Достоевский.

Шестов прежде всего и больше всего ненавидит всякую систему, всякий монизм, всякое насилие от разума над живой, конкретной, индивидуальной действительностью.

Он жаждет открыть ту действительность, которая скрыта под писаниями Толстого, Достоевского, Ницше, его интересует не "литература" и "философия", не "идеи", а правда о переживаниях всех этих писателей, реальная душа их, живой опыт. У Шестова болезненно идеалистическое требование правды, правды во что бы то ни стало, категории правды и лжи для него основные.

На этой почве даже складывается своеобразная гносеологическая утопия: отрицание познавательной ценности обобщения, абстракции, синтеза и в конце концов всякой теории, всякой системы идей, обличение их как лжи и стремление к какому-то новому познанию индивидуальной действительности, непосредственных переживаний, воспроизведению живого опыта. И он хочет, чтобы писания не были литературой, чтобы в них не было "идей", а только сами переживания, сам опыт.

Музыка для Шестова выше всего, он хочет, чтобы философия превратилась в музыку или по крайней мере сделалась более музыкальной. Потому-то он и афоризмами стал писать, что боится насилия над индивидуальным сцеплением своих переживаний, рационализации своего опыта.

Во всем этом есть много здорового протеста против полновластия рационализма и монизма. Психологический метод очень плодотворен, но есть тут и нечто безнадежное, какое-то колоссальное недоразумение.

Переживания можно только переживать, живой опыт можно только испытать, а всякая литература, всякая философия есть уже переработка переживаний, опыта, и это совершенно фатально. И афоризмы тоже искусственны, тоже уже рационализируют хаос переживаний, тоже состоят из фраз, которые представляют собою суждения, хотя и не общеобязательные.

Шестову остается выразить в музыке ту правду о своей душе, к которой он стремится, но музыка давно уже существует, она ни для кого не заказана, и в результате оказались бы упраздненными прежние способы познания, но новых никаких бы не открылось. "С удивлением и недоумением я стал замечать, что, в конце концов, "идее" и "последовательности" приносилось в жертву то, что больше всего должно оберегать в литературном творчестве, - свободная мысль".

Человеческие переживания, человеческий опыт имеют много способов выражения, много методов переработки. Есть для этого музыка, но есть и философия, которая неизбежно производит свои операции над переживаниями при помощи разума, отвлекающего, обобщающего, синтезирующего и вырабатывающего теории о нашем новом опыте.



§ 2.2. Трагедия и обыденность



При помощи своего психологического метода Шестову удалось открыть страшную и новую деятельность, скрытую под творениями Толстого, Достоевского и Ницше, сказать правду о пережитом этими великими, мутящими нас писателями.

И все-таки Шестов впал в психологический схематизм, в столь ненавистные для него отвлечения и обобщения. У Шестова есть несколько психологических схем, которые он прилагает к анализируемым им писателям, в сущности две основные схемы. По Шестову, в литературном творчестве всегда почти проецируются переживания писателя путем самоотрицания и самооправдания.

Так, например, Ницше пострадал от "добра", прошел мимо жизни, и потому он поет дионисовские гимны жизни, восстает против "добра". "Вместо того, чтобы предоставить Ницше спокойно заниматься будущим всего человечества и даже всей вселенной, она (судьба) предложила ему, как и Достоевскому, один маленький и простой вопрос - о его собственном будущем". "Когда волею судеб пред Ницше предстанет уже не теоретически, а практически вопрос - что сохранить, воспетые ли им чудеса человеческой культуры, или его одинокую, случайную жизнь, он принужден будет отказаться от заветнейших идеалов и признать, что вся культура, весь мир ничего не стоят, если нельзя спасти одного Ницше?"

"В своих сочинениях он нам рассказывает свою жизнь, ту бедную жизнь, которая подкапывалась под все высокое и великое, которая ради своего сохранения подвергала сомнению все, чему поклонялось человечество".

И Шестов надеется, что откроется наконец "правда о человеке, а не опостылевшая и измучившая всех человеческая правда". Шестов жаждет абсолютной, сверхчеловеческой правды.

Так воплощается "опыт" Ницше - неудавшаяся жизнь, загубленные надежды, ужас перед индивидуальной судьбой своей - в творениях Ницше.

Он переоценивал все ценности во имя самосохранения, проклинал "добро", потому что оно не могло спасти его от гибели, в своих мечтах о силе, в "воле к власти" он отрицал свое бессилие, свою слабость. Это одна психологическая схема, психологическое отвлечение и обобщение, которое, несомненно, проливает свет на трагедию Ницше и открывает кусочек "правды о человеке".

Иную психологическую схему Шестов устанавливает для Л. Толстого, о котором он высказал много глубоких и верных мыслей. Отношение Шестова к Толстому особенно характерно и обнаруживает некоторую "правду" о нем самом. Толстой не дает покоя Шестову, он его разом и любит и ненавидит и боится, боится, как бы Толстой не оказался прав.

Шестов, по-видимому, тоже отрицает самого себя в своих произведениях, проклинает "мораль" за то, что она ему мешает жить, давит его своей призрачной властью. За словами Шестова о Толстом открывается его собственная плоть и кровь, он выдает себя.

"Но самому попасть в категорию падших, принять на себя capitis diminutio maxima, потерять право на покровительство человеческих и божеских законов? На это он добровольно ни за что не согласится. Все лучше, чем это. Лучше жениться на Кити, лучше заниматься хозяйством, лучше лицемерить пред добром, лучше обманывать себя, лучше быть таким, как все - только бы не оторваться от людей, только не оказаться "заживо погребенным".

Эта борьба определяет собою все творчество гр. Толстого, в лице которого мы имеем единственный пример гениального человека, во что бы то ни стало стремящегося сравниться с посредственностью, самому стать посредственностью".

Это вторая психологическая схема Шестова, опять-таки очень удачная. С такими же приемами подходит он к Достоевскому и открывает в нем стороны, на которые до сих пор не обращали достаточного внимания.

По Шестову, Достоевский сам был подпольным человеком и в один прекрасный день открыл в себе такую "безобразную и отвратительную мысль": "Пусть идеи хоть тысячу раз торжествуют: пусть освобождают крестьян, пусть заводят правые и милостивые суды, пусть уничтожают рекрутчину - у него на душе от этого не становится ни легче, ни веселее. Он принужден сказать себе, что если бы взамен всех этих великих и счастливых событий на Россию обрушилось несчастие, он чувствовал бы себя не хуже, - может быть даже лучше"

По мнению Шестова, Достоевский "всю жизнь воевал с теоретическими отступниками "добра", хотя во всемирной литературе был всего один такой теоретик - сам Достоевский".

Но Шестов искусственно упрощает сложную индивидуальность Достоевского, слишком многое отбрасывает путем "отвлечения".

Оглавление



Введение 3

Глава 1. Парадоксальный адогматизм 6

§ 1.1. Философствующий антифилософ 6

§ 1.2. Борьба с догматизмом религиозных доктрин 8

§ 1.3. Беспочвенный и странный мыслитель 10

Глава 2. Апофеоз и трагедия беспочвенности 12

§ 2.1. Трагическая беспочвенность 12

§ 2.2. Трагедия и обыденность 14

Глава 3. Основная идея философии Льва Шестова 17

§ 3.1. Необходимость порождена познанием 17

§ 3.2. Обслуживающая традиционная этика 20

§ 3.3. Исправление разума 23

Заключение 25

Литература 28









Введение



В 1905 г. была опубликована работа, вызвавшая самые острые споры в интеллектуальных кругах Москвы и Петербурга, самые полярные оценки, ставшая философским манифестом Шестова - «Апофеоз беспочвенности (опыт адогматического мышления)».

По жанру эта книга существенно отличалась от предыдущих произведений философа: она состояла из 168 фрагментов в жанре афоризма, объединенных лишь общим настроением их автора. В книге практически отсутствовала уже ставшая для мыслителя традиционной форма философско-психологического анализа творчества того или иного писателя, позволявшая Шестову постепенно обрисовывать свою позицию.

В «Апофеозе...» мысль автора, напротив, свободно переходила с предмета на предмет, с одной проблемы на другую.

В «Апофеозе беспочвенности» Шестов использовал новый для русской литературы жанр - жанр афористической философской прозы, в котором постановка серьезных проблем сочетается с нарочитой парадоксальностью, афористичностью стиля. Эта находка оказалась очень плодотворной для самого Шестова: в таком стиле были написаны многие его более поздние работы.

Весь «Апофеоз беспочвенности» целиком сосредоточен в сфере притяжения одной основной мысли: окружающая нас действительность удивительно многообразна; жизнь во сто крат богаче наших представлений о ней; наши попытки понять ее - т.е. поместить в прокрустово ложе создаваемых нами познавательных схем - абсолютно несостоятельны, они только ограничивают наш личностный опыт, наш интеллектуальный кругозор.

Только ответственное личное мышление, не загипнотизированное мифом «научного познания мира» и готовое принимать жизнь такой, какова она есть, со всей ее красотой и всем трагизмом, в состоянии помочь одинокой человеческой личности не потерять себя среди тягот существования.

По мнению Шестова, всякая философская система стремится сразу разрешить «общую проблему человеческого существования», а из этого решения вывести для людей некие жизненные правила - но ведь разрешить эту общую проблему невозможно, точнее - каждый будет решать ее по-своему, в зависимости от особенностей своего характера, склада мышления.

«А потому перестанем огорчаться разногласиями наших суждений и пожелаем, чтоб в будущем их было как можно больше. Истины нет - остается предположить, что она в переменчивых человеческих вкусах».

В основе принципиального плюрализма Шестова лежит принцип доверия к жизни. «В конце концов, выбирая между жизнью и разумом, отдаешь предпочтение первой»; из этого тезиса следуют как критика научного мировоззрения, так и допущение множественности истин.

Жизнь многообразна, и все люди так непохожи друг на друга, всем нужно разное - именно поэтому: «Кто хочет помочь людям - тот не может не лгать». Именно поэтому всякая философия, которую хотят сделать общедоступной и общеполезной, неизбежно превращается в проповедь.

Сознание должно освобождаться от всевозможных догм, от устоявшихся стереотипов, от расхожих анонимных представлений. «Нужно, чтобы сомнение стало постоянной творческой силой, пропитало бы собой самое существо нашей жизни», чтобы человек научился самостоятельно воспринимать окружающий мир, не перекладывая ни на кого ответственность за полноту и ясность своего видения.

В «Апофеозе...» мы находим тему, которая не только практически отсутствует в первых работах Шестова, но и вообще не часто встречается в его произведениях, - тему своеобразия культурно-исторического развития России. По мнению Шестова, основа этого своеобразия коренится в «нашей относительной малокультурности»: мы «в короткое время огромными дозами проглотили то, что европейцы принимали в течение столетий».

Вследствие этого русский человек воспринимал все достижения западной цивилизации как чудеса, не видя за внешними успехами тяжелейшего труда многих поколений и ожидая, что за этими чудесами вот-вот последуют еще большие - в виде идеального общественного устройства.

Отсюда проистекают и радикализм, даже экстремизм мировоззрения русской интеллигенции, и удивительная искренность, присущая русской культуре: «Мы хотим щедрой рукой зачерпнуть из бездонной вечности, всё же ограниченное - удел европейского мещанства».



Глава 1. Парадоксальный адогматизм



§ 1.1. Философствующий антифилософ



Среди замечательных имен нашего «серебряного века» - философов, писателей, поэтов, с которыми привычно связывают русское культурное возрождение этой короткой эпохи, мы встречаем имя Льва Шестова.

Широко известным оно стало после того, как С. П. Дягилев опубликовал в редактируемом им журнале «Мир искусства» книгу Шестова «Достоевский и Ницше (Философия трагедии)».

К этому времени Шестову удалось издать за свой счет две книги, но только теперь, когда его сочинение появилось в самом блестящем по тем временам литературно-художественном журнале,- появилось сразу же после публикации в том же журнале нашумевшей книги Д. С. Мережковского «Толстой и Достоевский»,- он входит в круг деятелей русского религиозно-философского возрождения XX века.

«Шестов очень талантливый писатель,- писал Н. Бердяев в 1905 г. в рецензии на «Достоевский и Ницше» и «Апофеоз беспочвенности»,- очень оригинальный, и мы, непристроившиеся, вечно ищущие, полные тревоги, понимающие, что такое трагедия, должны посчитаться с его вопросами, которые так остро поднял этот искренний и своеобразный человек».

Оригинальный, далекий от академических канонов склад ума, поглощенность последними вопросами бытия роднят Шестова с Д. Мережковским, Н. Бердяевым, С. Булгаковым, В. Розановым, В. Ивановым, А. Ремизовым и другими сотрудниками «Мира искусства», «Нового пути», «Вопросов жизни», «Русской мысли», участниками петербургских Религиозно-философских собраний, ивановских «сред», «воскресений» В. Розанова.

По своему характеру сообщество это сильно отличается от аналогичных кружков, групп, союзов XIX века. При общей страсти к постижению мировой культуры, преимущественно в ее эзотерических истоках, при общем религиозном умонастроении, при общей даже философии символизма связывает их скорее полемическая энергия, чем идейная близость.

Сообщество объединяло людей до крайности своенравных, с утонченной личностной психологией и художественно развитым вкусом.

Но даже в этом собрании исключений Лев Шестов стоит особняком. Молчаливый, всегда самососредоточенный, не ввязывающийся в споры, предпочитающий не утверждать свое, а иронически снижать пафос оппонента, он, тем не менее, неколебим в парадоксальном адогматизме. Вглядываясь в этот пышный мир, мы не найдем Шестову места ни среди мистиков, ни среди символистов, ни среди его ближайших друзей - религиозных философов.

Он сознает эту «неуместность» и даже отстаивает ее. Едва заявив о себе первыми публикациями, благожелательно принятый и признанный «своим», он двумя саркастическими выступлениями резко отделяет собственную позицию от направления Мережковского, а затем также от философской позиции Н. А. Бердяева.

Отмежевание от основных течений именно религиозно-философской мысли столь явно, что возникает сомнение, допустимо ли вообще связывать творчество Шестова с этим движением.

Определенно можно утверждать, что оно не только не входит в традицию русской мысли, связанную с именем Владимира Соловьева, но и сознательно противостоит ей.

Во всяком случае, Шестов озаботился с предельной ясностью выразить свое критическое отношение к религиозной философии соловьевского толка в специальном курсе лекций, прочитанных им на русском отделении Парижского университета в 1926 г. и положенных затем в основу специальной работы.

Шестов разделял с религиозными философами и писателями только общие «предчувствия и предвестия», общую захваченность последними вопросами, по философской же сути и смыслу их пути расходились.

Его парадоксальные речи вроде бы вообще не встраиваются в русскую философскую традицию и кажутся голосом одиночки, не созвучным никакому хору - ни славянофилов, ни западников, ни церковноверующих, ни метафизиков, ни гносеологов.



§ 1.2. Борьба с догматизмом религиозных доктрин



Владимир Соловьев, познакомившись с рукописью книги Шестова «Добро в учении Толстого и Ницше», почувствовал беспокойную странность выразившегося в ней умонастроения и просил отсоветовать автору публиковать это сочинение. Обвинение в нигилизме было наготове и не раз высказывалось, казалось бы, близкими по духу людьми, как, например, С. Л. Франком в рецензии на статью Шестова о Чехове «Творчество из ничего».

С другой стороны, шестовскую борьбу с догматизмом религиозных доктрин, спекулятивной метафизики, этического идеализма вполне могли бы одобрить критически мыслящие реалисты,- но критицизм их никогда не простирался так далеко, чтобы поставить под вопрос науку и сам разум. Они несомненно увидели бы в сочинениях Шестова лишь декадентскую нервозность, апологию иррационализма и слепой фидеизм.

Так правомерно ли вообще искать в русской культуре истоки этой причудливой, столь критической и столь сосредоточенной в себе мысли? Почему она уместна среди памятников отечественной мысли?

Шестов однажды со всей определенностью ответил на подобные вопросы. Заметив, что русская философия и славянофильского, и западнического направления выросла на почве философии немецкой, Шестов говорит: «А меж тем русская философская мысль, такая глубокая и своеобразная, получила свое выражение именно в художественной литературе. Никто в России так свободно и властно не думал, как Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Толстой и даже Чехов...» Здесь - в великой русской литературе XIX века и следует искать исток философского постижения Шестова. Едва ли не первый уяснил он особую философскую значимость художественного опыта литературы, и в первую очередь русской литературы XIX века.

Сосредоточенное внимание к человеку, устраняемому объективным ходом истории, - человеку частному, странному, забываемому, «маленькому», «лишнему»,- как бы его там ни называли; открытие глубинной значимости ситуаций, которые много позже европейские экзистенциалисты - во многом опираясь на русскую литературу - назовут пограничными; художественное постижение экстатически-личностного характера нравственного решения, превышающего всякую нормативную этику; открытие трагического характера исторического бытия.

1. Алексеев П.В. Философы России XIX-XX столетий. – М.: 1994

2. Баранова – Шестова Н. Жизнь Льва Шестова: По переписке и вопоминаниям современников, тт. 1–2. Париж, 1983

3. Бердяев Н.А. О назначении человека. – М.: 1993

4. Бердяев Н.А. О России и русской философской культуре. – М.: 1990

5. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. – М., 1991

6. Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы/Полн. собр. Соч. в 30 т. Т. 14, 15 – М.: 1976

7. Зеньковский В.В. История русской философии. В 2 т. – Л.1991

8. История философии: Запад-Россия-Восток (книга вторая и третья). – М.: 1996, 1998

9. Философия: Учебник для вузов/Под ред. проф. В.Н. Лавриненко, проф. В.П. Ратникова. 1-3 изд. М.: ЮНИТИ-ДАНА, 1998-2004

10. Философия: Учебник/Под ред. В.Н. Лавриненко. – М.: ЮРИСТЪ, 2005

11. Философия: Энциклопедический словарь. – М.: 2004

12. Хоружий С.С. После перерыва. Пути русской философии. – М.: 1994

13. Шестов Л. И. Апофеоз беспочвенности. – М.: 1991